Из воспоминаний Нины Петровны Мамонтовой

На фото: выпускница ЛЭИС 1963 года

Уже при повороте с Невского на Мойку мы попадали во владения "Бонча". Родные тополя, теперь, к сожалению, вырубленные, всегда приветливо встречали нас, только подчеркивая быструю смену времен года.

На набережной и перед институтом, днем ли, вечером ли, всегда толпились юноши и девушки, прекрасные своей молодостью, что-то оживленно обсуждающие, над чем-то весело смеющиеся, торопящиеся о чем-то рассказать и чем-то поделиться...

Легко и привычно проскользнув сквозь толпу, мы с подругой оказывались у беспрестанно хлопающих дверей, за которыми была наша alma mater. Проникнув в фойе, мы сразу оказывались в иной среде, – все куда-то торопились, спешили, обмениваясь на ходу книгами, конспектами, а иногда и просматривая содержимое своих чемоданчиков. Тогда в моде были дерматиновые чемоданчики,- одинаковые по форме, цвету и размеру. Носили их практически все, и студенты, и преподаватели. Чемоданчики нередко путали, но ни к каким недоразумениям это не приводило. Существовало негласное правило: отнеси туда, где взял. Чемоданчики терпеливо дожидались своих владельцев в аудиториях, читальном зале, в столовой или гардеробе.

Из шумного фойе к гардеробам вели две лестницы. По левой от входа лестнице, в обстановке царившего на ней спокойствия, можно было спуститься в преподавательский гардероб. Но мы туда никогда не заглядывали, даже из любопытства. Мы отправлялись на шумевшую и гудевшую лестницу справа, которая вела в родной студенческий гардероб. В те годы действовал принцип самообслуживания: нас обслуживали студенты, чья группа, согласно строгому расписанию, дежурила в гардеробе. Мы любили эти дежурства, – от них веяло взрослой жизнью, а мы так торопились жить!

И уж совершенно невозможно забыть Центральную лестницу "Бонча" тех далёких лет. Полностью покрытая красной ковровой дорожкой и оттого всегда торжественная, она удивительным образом усмиряла нас и настраивала на деловой лад. Там, где сегодня стоит бюст Михаила Александровича Бонч-Бруевича, высился огромный, по-моему, выше человеческого роста, его портрет. Внимательный взгляд Михаила Александровича был устремлен на каждого из нас. Возникало ощущение, что он напутствует нас. Не в этом ли причина того, что институт стал "Бончем", а мы – "бончевцами"?... Пишу эти строки и невольно думаю о том, что совсем не случайно "театр начинается с вешалки". Центральная лестница института, устланная ковром, всегда была не просто в порядке, она была ухоженной. У нас не было сменной обуви, и сейчас уже просто невозможно понять, как эта ухоженность достигалась.

По центральной лестнице института, по его главной артерии, попадаем в уникальные коридоры "Бонча". Их облик за прошедшие годы почти не изменился, разве что появились "навесы". Будучи неповторимо узкими, коридоры находятся на разных, порою совершенно непонятных уровнях и имеют великое множество всевозможных поворотов, тупиков и закоулков. Запутанные для постороннего глаза и загадочные для нас, они, как и прежде, хранят свои тайны и не имеют склонности их раскрывать. К тому же, через эти коридоры можно попасть на Мойку, Кирпичный переулок и Большую Морскую... Всплывают в памяти студенческие байки о том, что в наших закоулках можно надолго скрыться и жить, как на тайной явочной квартире. Вспоминаются и рассказы преподавателей о революционном прошлом здания, о том, что некоторое время в нем скрывался В.И. Ленин. Согласимся с тем, что дом Руадзе (так именовался "Бонч" в старых путеводителях), как ни одно другое здание Петербурга, отвечает целям конспирации....

Поднявшись на третий этаж и свернув налево, мы попадаем, как нередко шутят, в "правительственный" коридор. Этот коридор ведет в красивый Актовый зал. Разве можно – хотя бы на мгновение – туда не заглянуть? Когда-то зал был известен как зал Руадзе. Кого только не видели его стены! В нем бывали, его любили известнейшие литераторы России. Вспомним приятный исторический факт, – в 1860 году на сцене зала Руадзе был поставлен "Ревизор" Гоголя. В этом любительском спектакле А.Ф. Писемский сыграл роль городничего, П.И. Вейнберг – Хлестакова, Ф.М. Достоевский – почтмейстера, а И.С. Тургенев, А.Н. Майков, А.В. Дружинин, Д.В. Григорович, В.С. Курочкин, А.Н. Островский сыграли роли купцов. Одно перечисление славных фамилий не может не вызвать трепет. Или другой факт – в 1862 году в зале Руадзе состоялся литературный вечер в пользу учащихся и осужденного за революционную деятельность М.Л. Михайлова. На вечере выступили Н.Г.Чернышевский и Н.А. Некрасов. По свидетельству современника, их выступления "вызвали целую бурю криков и рукоплесканий" со стороны молодежи... Так уж сложилось, что большую часть наших с подругой студенческих лет Актовый зал был закрыт на ремонт. Ремонт был долгим, и новые поколения "бончевцев" после этого ремонта уже не смогли увидеть уникальный по красоте потолок нашего зала. Из разговоров, которые проникли в студенческую среду, нам стало известно, что старый потолок, в силу трудностей его реставрации, был законсервирован и закрыт новым, вполне достойным. С тех пор зал стал выглядеть несколько иначе, и хочется верить, что ожидаемый ремонт нашего здания восстановит в полном объеме и облик знаменитого Актового зала...

Уже более чем три четверти века в бывшем доме Руадзе "правит бал" молодость. И удивительным образом энергия молодости отражается на всех, кто причастен к "Бончу". Так и я ловлю себя на желании побывать везде и всюду, увидеть всех и вся, поблагодарить прошлое и порадоваться будущему. И так хочется быть в согласии с настоящим!

Поздоровавшись с фойе, центральной лестницей, Актовым залом и коридорами института, заглянем в ставшие родными аудитории и деканат, побываем в лабораториях родной кафедры. И еще обещаю Вас накормить "без рубля в кармане"...

Как же скоротечны институтские годы! Конец 50-х, начало 60-х. Небольшой отрезок времени, но большой кусок прожитой жизни... Первые три года мы обитали на всех этажах "Бонча". В физической аудитории на первом этаже нам читал свои лекции импозантный Исаак Моисеевич Меттер. Мы благоговели и перед физикой, и перед Меттером... "За стеной" занятия проводил Степан Борисович Враский. Вспоминается, как на защите лабораторных работ он постоянно умилялся тому, что "ходят парой две театральных фамилии" – Мамонтова и Солодовникова. В аудитории первого этажа мы слушали лекции Ивана Дмитриевича Котова по технологии металлов ("про ледобуриты-цементиты", – шутили мы). Хорошо помню, как однажды мы с его молчаливого согласия "сорвали" лекцию. Услышав во время лекции повторяющийся громкий крик в коридоре – "Человек в космосе!" – мы, не сговариваясь, с все возрастающей скоростью и при полном "попустительстве" со стороны Ивана Дмитриевича, стали по одному выскакивать из аудитории и вливаться в бегущую толпу возбужденных студентов. Иван Дмитриевич продолжал добросовестно читать лекцию до тех пор, пока из девяноста человек в аудитории почти никого не осталось. В мгновение ока весь Невский был заполнен радостной толпой, спонтанно превратившейся в демонстрацию от площади Восстания до самой Дворцовой. А на Дворцовой площади бил ключом митинг и коллективно пили из бутылок шампанское. Все ликовали в едином порыве гордости за свою страну. Немного позже Невский стал свидетелем исступленного восторга перед Фиделем Кастро... Да, временем идей и идеалов было то далекое время...

Но я, кажется, слишком отвлеклась. В аудиториях второго и третьего этажа в разное время нас по-отечески пестовали отзывчивый Семён Иосифович Винокур, невозмутимый Георгий Яковлевич Пинес и незабываемый Оскар Ефимович Гольдин. Невозможно не вспомнить, как "кружилась голова" от теории поля на лекциях Георгия Яковлевича, с какой яркостью проходили лекции Оскара Ефимовича. А уж как Оскар Ефимович любил поразить нас и метким словом, и тем, что не только помнил всех по именам, но и с фотографической точностью знал, кто и где обычно сидит. На четвертом этаже, в аудитории, где в наши дни проходят заседания Ученого совета университета, царствовал неподражаемо интеллигентный Александр Феликсович Гаврилов. Обучая нас математике, он обучал нас и латыни, легко и изящно пользуясь латинскими изречениями. "Истинный петербуржец ХIХ века!", – думали мы...

На пятом этаже... Стоп! По центральной лестнице на пятый этаж не попасть, – это хорошо знают все "бончевцы". Как знают и то, что при переходе к лестнице, ведущей на пятый этаж, не миновать деканат нашего факультета – в те годы факультета Телефонно-телеграфной связи – привычнее – факультета ТТС. Приоткроем дверь в деканат. Перед глазами возникает стол, за которым сидит секретарь деканата, – "гроза" всех "тэтээсников", строгая и заботливая Руфина Сергеевна. Её все во всем слушались. Она знала каждого из нас и за каждого переживала... И почему же у нас "замирало сердце" при встрече с ней? Нам казалось, что её "боится" даже наш декан, добрейший Павел Яковлевич Шиниберов. Павла Яковлевича студенты любили и совершенно не боялись. Однажды мы с подругой "попались" ему в коридоре в лекционное время, – возвращались в неурочный час из "придворного" кинотеатра, которым была "Баррикада". Он вызвал нас к себе в кабинет, с серьёзным видом пытался журить, а мы, понурив головы, улыбались... В это трудно сейчас поверить, но лекционное время в те времена было "тихим часом" для коридоров института и временем активной жизни его аудиторий...

На пятом этаже располагалась кафедра Иностранных языков – "хозяйство" Наталии Романовны Аполлонской. Оно всегда притягивало нас возможностью увидеть, как мы считали, "самых женственных женщин". Поблизости находилась кафедра ТЭС – кафедра Хаима Исааковича Черне. Это был необычайно приветливый и доброжелательный педагог. Однако в какой трепет он приводил нас своей манерой принимать экзамены "у доски"! Точнее, – когда приходил твой черед, в распоряжении у тебя было сразу 2-3 доски, которые нужно было "исписать" лаконично, грамотно и аккуратно! Зато потом, после экзамена, на смену трепету приходило удовлетворение...

Такими вспоминаются наши педагоги первого, теперь уже легендарного, профессорско-преподавательского состава, – все они работали в "Бонче" с 1930 года, за исключением Х.И. Черне, который пришел в институт "лишь" в 1941 году. За первой шеренгой достойно стояло поколение педагогов, пришедших в институт в послевоенное время и в пятидесятые годы. Вспомним доброй памятью Владимира Владимировича Разумовского, обстоятельно обучавшего нас химии, и верную соратницу И.М. Меттера Сабину Феликсовну Скирко. Вспомним непреклонного Всеволода Александровича Дворжецкого, заставлявшего нас проводить бессонные ночи над эпюрами. Вспомним заведующего кафедрой физвоспитания Григория Яковлевича Мазо, "англичанку" Ларису Евгеньевну Шмунис... Только теперь начинаешь понимать, что преемственность педагогического мастерства в институте была удивительной...

Своего рода "преемственность" существовала и в студенческой среде. Студенты старших курсов были для нас настоящими "небожителями", в жизни которых всё было заманчиво и интересно. Мы же в их глазах были "детьми", которые нуждаются в покровительстве. "На равных" нашу жизнь объединяла стенгазета "Шипы и розы", выпуска которой ждали с нетерпением и читали с удовольствием. И что еще объединяло нас, так это удивительная легкость бытия....

Жизнь наша протекала радостно, весело и, в общем, вне мирских забот. И прежде, чем "переступить через порог" двух последних студенческих лет, спустимся на первый этаж и зайдем в родную студенческую столовую. Из прошлого всплывают два огромных зала, плотно заполненных обеденными столами. Обычно мы довольствовались скромным платным меню, тем более что на столах всегда была бесплатная еда, – большие тарелки с черным хлебом, огромные салатницы с невероятно вкусной квашеной капустой и баночки с очень свежей горчицей. Оба зала объединял всегда пышущий титан (большой кипятильник для воды), который "выдавал" любому желающему стакан крепкого сладкого чаю. Не в последнюю очередь благодаря нашей столовой, мы безмятежно жили "от стипендии до стипендии": "выстраивались в очередь" за Ремарком, ходили в кино и бывали абсолютно на всех премьерах БДТ!... Увы, последние десятилетия стерли с лица земли нашу столовую. Там сейчас что-то чуждое ЛЭИС, – то ли ресторан, то ли "тряпичный" магазин. Но многочисленные окна доброй студенческой столовой по-прежнему смотрят на нас, когда мы проходим по Кирпичному переулку и Малой Морской...

Студенческая жизнь сложилась для меня по принципу "до и после". После третьего курса нас с подругой перевели в спецгруппу (говоря современным языком, в "элитную" группу), созданную для подготовки специалистов в области координатных и электронных систем коммутации, – новейшей техники того времени. Институт готовил кадры "на опережение": на сетях страны функционировали лишь машинные и декадно-шаговые системы, и перед связистами стояла задача разработки и внедрения систем коммутации нового поколения.

Учебный график предполагал чтение лекций в потоке (по предметам кафедр Телеграфии, Дальней связи, Радиоприемных и Электропитающих устройств) и чтение лекций в группе по предметам кафедры Телефонии. Поскольку нехватка аудиторий ощущалась уже и в те далекие времена, лекции по кафедре Телефонии были запланированы в арендуемой школе на Фонтанке. Учебный день начинался в 9.00 на Мойке, с 19.00 продолжался на Фонтанке и завершался на той же Фонтанке в 23.05. Мы с подругой "подстроились" под это расписание таким образом: в 7.13 утра на вокзале Петергофа нас встречала рабочая, как тогда говорили, электричка "Ораниенбаум – Ленинград", а во втором часу ночи, с последней электричкой на Ораниенбаум, нас встречали и провожали домой родители. Такой режим учебы просуществовал месяц. Закончилось все курьезом, – "бессрочной сидячей забастовкой" всей группы на полу "правительственного" коридора у кабинета ректора института Константина Хрисанфовича Муравьева, генерал-лейтенанта войск связи. Подобно тому, как генералиссимус Суворов был "отец солдатам", К.Х. Муравьев был "отец студентам". Константину Хрисанфовичу немедленно доложили о возникшей проблеме. Не прошло и часа, как он примчался в институт, чтобы "утешить" нас и "дать разгон" виновным.... С того момента и до последнего звонка все дороги вели нас на второй этаж, во "владения" ставшей мне навсегда родной кафедры Телефонии. (За долгую историю своего существования кафедра дважды переименовывалась: некоторое время называлась кафедрой Автоматической электросвязи, а сейчас это кафедра Систем коммутации и распределения информации). Заведующим кафедрой в то время был скромный, даже в чем-то стеснительный и, при всех обстоятельствах, очень интеллигентный человек, – Иван Михайлович Жданов.

Справедливости ради надо сказать, что знакомство с кафедрой Телефонии состоялось еще на третьем курсе, на лекциях "Физические основы телефонии" и в студенческом научном кружке. Лекции читал очень требовательный и к себе и к студентам Николай Григорьевич Репин, а вдохновителем и организатором студенческого кружка при кафедре был Альберт Михайлович Оганесян. Занятия кружка проходили в рамках Студенческого научного общества, действовавшего в те годы очень активно. К СНО относились уважительно, СНО притягивало, СНО было неотъемлемой частью студенческой жизни. Мы приходили в восторг от задач, которые – так нам казалось – Альберт Михайлович придумывал на лету. Позднее, уже на практических занятиях, он, стоя спиной к огромному плакату с изображением очередной сложнейшей релейной схемы, любил объяснять работу схемы, безошибочно перечисляя цепи с указанием номеров контактов реле. Теперь, конечно, понимаешь, что за легкостью и увлеченностью, с которой он приобщал нас к будущей специальности, стояла его влюбленность в профессию, а за теми задачами, которые он ставил перед нами, стояла продуманная работа кафедры со студентами...

Наши читатели – "бончевецы" – и студенты довоенного времени, и мои однокурсники, и нынешняя молодежь, которая учится сейчас, – хорошо знают координаты кафедры Телефонии. В лабиринте институтских коридоров они остаются практически неизменными столько лет, сколько лет живет институт, – более трех четвертей века... Второй этаж "Бонча". Поворот направо от центральной лестницы. Первый поворот по коридору. С левой его стороны – первая дверь, вторая, ..., и последняя, тринадцатая, то есть двери комнат 235, 237, 239, 241, 243, 245, 247. 249, 251, 253, 255, 257, 259, ведущие в лаборатории нашей кафедры... Все двери того времени – обычные, не металлические, не на замке. Номера комнат, тоже неизменные, в отличие от сегодняшнего дня, совсем были "не в ходу". Можно было через любую дверь пройти по анфиладе в любую из лабораторий кафедры. Мы приходили утром, – кафедра уже была открыта, уходили вечером, – она еще оставалась открытой.... Лишь в начале 70-х годов анфилада была частично перекрыта, и появилась комната для преподавателей.

В отличие от студентов, преподаватели обычно входили через 237 комнату, – лабораторию, оборудованную стойками пробных стативов машинной АТС. Лаборатория органически расширялась за счет комнаты слева, в которой на столах размещались учебные макеты отдельных узлов машинных АТС. Позднее, в начале 60-ых годов, эти две комнаты были переоборудованы под лабораторию Междугородных станций. Стативы машинной АТС были демонтированы, и, наряду с коммутаторами МРУ, в лаборатории была установлена междугородная телефонная станция типа "В". Однако демонстрационные макеты машинной АТС сохранялись в учебном процессе кафедры еще в течение ряда лет... Как вспоминают наши ветераны, обновление учебных программ проходило непрерывно, решения вырабатывались не без столкновения мнений, но всегда достигался consensus... Лаборатория Междугородных станций – любимое "детище" энергичных и преданных своему делу Рафаэля Антоновича Авакова и Альберта Михайловича Оганесяна. Их верной помощницей была Берта Юрьевна, лаборант кафедры. Вижу их зрительно – всегда в заботах, всегда при деле. ...Вижу в лаборатории и бесконечно уважаемого мной Михаила Марковича Подвидза, не только одного из ведущих наших преподавателей, "бончевца" первого выпуска, но и неизменного научного руководителя всевозможных НИР кафедры. Михаил Маркович, один из немногих преподавателей кафедры, имел свой рабочий стол в лаборатории Междугородных станций. В той же лаборатории стоял уютный кожаный диван, сохранившийся еще с довоенных времен, – любимое место отдыха преподавателей. В более поздние годы диван неоднократно менял "свою прописку", но неизменно притягивал своим уютом. С любимым диваном, многолетним немым свидетелем нашей жизни, кафедра, "скрепя сердце", рассталась, когда тот окончательно одряхлел.... А еще позднее кафедре пришлось расстаться (не по своей воле) и с самими комнатами...

Свернув по анфиладе направо, мы оказывались в комнатах лаборатории, которая называлась "АТС шаговой системы". Попадая туда, все поколения студентов сначала реагируют на старинный расписной плафон с ангелами в одной из ее комнат. (При ремонтах плафон промывали, протирали, но никогда не скрывали,– "Историческая ценность", – думали мы). Только хорошо "изучив потолок", студенты переключались на изучение макетов, посвященных исследованию импульсных и пробных цепей АТС-47. Вспоминаю макет, перед которым мы робели: на макете были установлены, как тогда говорили, "все основные приборы шнура", необходимые для осуществления соединения между абонентами станции. Был среди макетов и легендарный макет-долгожитель, по которому – на примере схемы предыскателя АТС-47 – изучался монтаж схем и устранение в них повреждений. "Приятной во всех отношениях" была комната 245. Это была самая большая и самая "представительная" комната кафедры. Традиционные церемонии коллективного фотографирования – на память – совершались только в этой комнате. Хорошо помню ее "убранство" 60-х годов: новейший действующий макет новейшей АТС-54 и по периметру – свободно расставленные столы с новыми учебными макетами. (Теперь этой комнаты уже нет; в недавние годы ее пришлось разделить на две). Неизменной хозяйкой комнаты, как и всей лаборатории, была красивая, величественная и порою суровая Евгения Николаевна Бодунова. Под ее строгим оком порядок в лаборатории был абсолютный, и просто немыслимо было себе представить, чтобы кто-то из нас вдруг забыл после выполнения лабораторной работы поставить на место свой стул... Позднее, уже в 70-ые годы, макет АТС-54 был заменен действующим макетом отечественной координатной АТС типа АТСК100/2000, а в комнате, по ее центру, появился ряд полированных (!) столов, за которыми потом прошло множество заседаний кафедры. Примерно в те же годы в комнате появился подарок от ленинградских связистов – зарубежный демонстрационный макет координатной АТС с централизованным управлением. Нельзя не признаться с благодарностью, что ленинградские связисты всегда "негласно" шефствовали над нашей кафедрой. Вспомним, например, тот факт, что с незапамятных времен и вплоть до начала "перестройки" кафедра была оснащена телефонными номерами с правом бесплатного выхода на междугородную сеть...

Однако пройдем по анфиладе дальше. Следующая комната – это лаборатория Электромагнитных механизмов. В моей памяти она связана с именами больших тружеников кафедры – Инны Сергеевны Егоровой и Валентины Аркадьевны Смеловой. Сколько времени и сил они тратили на то, чтобы "вбить" в наши головы (как оказалось, навсегда) конструкцию и принцип действия коммутационных приборов! Сами они знали свое дело, как говорится, "до последнего винтика"... Теперь здесь все иначе. Благодаря усилиям очень многих, в том числе Александра Наумовича Берлина (заведующего кафедрой в один из периодов нашей жизни) и дизайнера из Эрмитажа, комната 247 благоустроена "в духе кафедры старинного европейского университета", в ней работают и отдыхают наши преподаватели... Мы еще сюда вернемся. А пока идем дальше.

Нас встречает лаборатория "Основы телефонии", которую мы называли иначе: "Физосновы и реле". Лаборатория занимала комнаты с 249 по 255. Стены комнаты 249 того времени мы видим и сейчас. Они никогда не менялись при ремонте, ибо заполнены лепкой, которую нельзя снимать. Первое, что бросалось в глаза – так это две больших установки, названия которых нас развлекали: "Искусственный рот" и "Искусственное ухо". Хозяйке лаборатории Брониславе Исааковне, которая была небольшого роста, непросто было вытирать с них пыль, но делала она это ежедневно. В лаборатории была стерильная чистота... Вспоминаю скрупулезно подготовленные лабораторные работы по электроакустическим преобразователям и телефонному аппарату системы ЦБ. Далее следовали работы по исследованию электромагнитных реле: их конструкций, характеристик, временных параметров. Вершил судьбой всей лаборатории внешне суховатый, а на деле добрый и отзывчивый, Николай Григорьевич Репин. В высшей степени ответственный, он стремился к полному порядку во всем – в лекциях, в пособиях, в наших лабораторных отчетах....

Вот мы и дошли до последних комнат кафедры – 257 и 259. В них размещалась научно-исследовательская лаборатория Электронных АТС. Но в годы учебы я там ни разу не была. Позднее комната 259 отошла заочному деканату...

А теперь – сдержим обещание и вернемся в 247 комнату. Ведь именно в ней проходила большая часть лекций и практических занятий нашей группы. Я сохранила некоторые конспекты студенческих лет. Перелистывая их, слышу голоса того далекого времени. Слышу слегка грассирующий голос Михаила Марковича, увлеченно читающего нам курс "Автоматическая коммутация и телефония". Проверяя на лекциях разработанную им методику изучения сложнейших релейных систем координатных АТС, он чутко реагировал на реакцию слушателей, а иногда в его голосе звучала едва уловимая ирония, что означало, что он недоволен собой. Блестящие, с импровизацией, лекции Михаила Марковича дополнялись продуманными практическими занятиями по изучению отечественной координатной подстанции, которые проводила Валентина Аркадьевна. И удивительное дело, – на столах перед нашими глазами лежали свежие издания с техническим описанием подстанции (никакой учебной литературы по отечественным координатным системам еще не было), а было впечатление, что Валентина Аркадьевна уже много лет только этой подстанцией и занимается... "Играючи", легко и непринужденно, проводил занятия по проектированию координатных АТС высокий, подтянутый и всегда открытый для шуток Владимир Евгеньевич Родзянко, пришедший на кафедру в год ее основания. Занятия он строил на сопоставлении принципов проектирования АТС разных поколений, заставляя нас, по сути, "разрабатывать" методику проектирования координатных станций.... Спокойно и уравновешенно, стремясь к тому, чтобы мы "добрались" до самой сути, читал "Основы телефонии и теории телефонных сообщений" Иван Михайлович Жданов... В деловой манере, как будто имел дело уже с "готовыми" инженерами, читал "Основы бесконтактной коммутации" Николай Васильевич Заплетин. Будучи доцентом кафедры, он одновременно возглавлял научно-исследовательскую лабораторию Электронных АТС, и, в силу любви к лаборатории, ему всегда было очень некогда... Лекции Рафаэля Антоновича "Автоматическая междугородная телефонная связь" проходили на пятом курсе и читались для всего потока. Когда он непринужденно входил в аудиторию и начинал с легким кавказским акцентом читать лекцию, признаюсь, мы не сразу включались в работу. Лишь рассмотрев и оценив его очередной новый галстук (мы сбивались со счету, считая их), "позволяли" себе сосредоточиться на том, что он говорил. Иногда в перерыве перед лекциями Рафаэль Антонович заполнял пространство двух досок сложными схемами (учебных плакатов по отечественным координатным системам тоже еще не было), одновременно со звонком стремительно входил в аудиторию, всем своим видом призывая скорее включиться в работу. Но куда как чаще лекции проходили в размеренном темпе, "в полной дружбе" с потоком, лекционный материал "разбавлялся" шуткой, анекдотом... Из лекторов других кафедр, читавших в нашем потоке на старших курсах, не могу не вспомнить чуткого и деликатного Наума Борисовича Зелигера, работавшего с 1930 года на кафедре Телеграфии. Наяву в наших коридорах встречаю Диану Иосифовну Ковалеву, которая когда-то невероятно четко излагала нам "электронно-квантовые проблемы". В памяти возникает видная и знающая себе цену Ирина Константиновна Бобровская, читавшая нам лекции по кафедре Дальней связи. Вижу трагическую фигуру Владимира Григорьевича Савенко – всегда внимательного и расположенного к студентам, он читал нам теорию измерений в технике связи....

Как же незаметно подкрался для нас последний звонок! Его нам разрешили отметить на кафедре. Купили шампанское, в ателье взяли напрокат бокалы, пригласили наших учителей. Сквозь время слышу напутствие Рафаэля Антоновича под звон бокалов с шампанским: "Пусть в вашей жизни горя будет столько, сколько капель шампанского останется в ваших бокалах"...

Когда пришла пора дипломного проектирования, наши пути с подругой начали расходиться. Руководителем ее дипломного проекта (реального проекта АТС в Петергофе) стал Рафаэль Антонович, а моего – стараниями Валентины Аркадьевны – Михаил Маркович. Мой проект был связан с исследованием принципов построения зарубежных координатных систем. Рецензировал проект Борис Самойлович Лившиц, ставший впоследствии профессором нашей кафедры и Главным учителем в моей профессиональной жизни...

Январь 2007 года